— Макс, скажи, каков был твой путь в Латинскую Америку?
— Осознанно я захотел попасть в Латинскую Америку году так в 2000-м, когда поступил на истфак (ФИПП) РГГУ. Не помню, чтобы до этого, в первые мои 18 лет жизни, меня сильно волновали заокеанские дела. Никакой литературы по этой тематике дома не было. Ни моя мама-бухгалтер, ни отец-технарь интереса к ней не проявляли и во мне не культивировали. На уроках Латинская Америка также освещалась поверхностно. Однако мне повезло учиться в школе № 6 и стать одним из последних участников уникального проекта под названием “историко-литературный класс&rdquo. Повинуясь романтическим позывам юности, я попробовал поступить на философский факультет РГГУ, но не прошел по конкурсу. Следующий год был проведен в насыщенных штудиях, и со второй попытки я все-таки стал студентом. Но за время подготовки к экзаменам я изрядно охладел к истории Отечества; хотелось чего-то нового, необычного. И тут, будто по заказу, на факультете открывается специализация “История доколумбовой Америки” с интенсивным курсом испанского языка.
Я не собирался становиться журналистом. Это была, в некоторой степени, вынужденная мера. После окончания университета я второй месяц болтался без работы. От предложения поступать в аспирантуру отказался. И тут раздается телефонный звонок от старого приятеля: «Хочешь через год поехать в Мексику»? А что бы ответили вы? Через неделю я уже работал в информационном агентстве ИТАР-ТАСС. Прошли 10 месяцев, и в июле 2006 г. меня отправили в первую командировку в Мехико на полгода. Затем было еще одно, самое серьезное, погружение на 18 месяцев и почти полгода самостоятельного плавания в Мексике после того, как я уволился из ТАССа. И вот в начале мая 2009 г. переехал пожить-поработать в Панаму.
— Первые впечатления, яркие моменты? Что самое сложное было на новом месте?
— Первое яркое впечатление – вид на мексиканскую столицу с высоты чуть повыше птичьего полета. Аэропорт расположен в черте города, и заходящий на посадку самолет описывает дугу против часовой стрелки, так что перед сидящими по левому борту пассажирами открывается невероятный вид на центральные районы Мехико.
Мегаполис пьянит своими гигантскими размерами, и в нем поначалу легко потеряться. Спрашивать дорогу — авантюра даже в дневное время суток. Мексиканцы так устроены, что непременно пустятся в подробные объяснения, даже если не знают точного направления.
После наших суровых краев приятно удивляла повсеместная вежливость, адекватные цены, спокойное и уважительное отношение граждан к запрету на распитие спиртных напитков в общественных местах. Люди свободно выражают свое мнение; полиция в 99 % случаев охраняет оппозиционные демонстрации и митинги, а не лупцует дубинками их участников.
Жизнь в Мексике, а теперь и в Панаме, лично мне, с моей европейской внешностью, несколько осложняет необходимость постоянно доказывать окружающим, что я – не гринго, не американец; граждан США не любят в Латинской Америке. Поначалу эта необходимость объясняться сильно раздражала, но потом я стал относиться к этому, как к спорту. Кроме того, подобное отношение явилось стимулом для улучшения моего разговорного испанского и постановки практически аутентичного мексиканского произношения. Теперь я четко знаю, что ответить любому словоохотливому упырю, решившему меня подколоть или объегорить. По крайней мере, в Мексике. С панамскими мулатами и неграми дела пока обстоят сложнее. Эти крикливые ребята, видимо, не от хорошей жизни, проглатывают половину звуков, и, к своему стыду, я не всегда с первого раза понимаю их куцые реплики. Но это дело наживное.
— Что ты открыл для себя, сравнив жизнь во Фрязино и Латинской Америке?
— Открытий было немало. Но практически все они неприятные и вызывают непроходящее чувство обиды за державу. Я люблю нашу страну, но мне очень неприятно, когда проявления откровенного скотства объясняются климатическим фактором или присутствием недремлющих внешних врагов. Как бы мне не хотелось временами, у меня ни разу не получилось полностью оторваться от Фрязино и России. На работе в ТАСС постоянно приходилось просматривать отечественные интернет-издания, да и сейчас эта привычка осталась. Плюс регулярные сеансы связи с домочадцами и друзьями. Все это нивелирует 9-часовую разницу во времени. Планета все компактнее укладывается в сознании. При этом, я не верю в возможность глобализации, как тотальной унификации. Это нереально даже на уровне бытового потребления. Можно говорить об успешной территориальной экспансии отдельных торговых марок, но не более того. Если воспринимающая культура достаточно сильна, как, например, мексиканская, ее глубинный этнокультурный пласт практически не пострадает. Попытки жесткого насаждения “сильными” своих стандартов “слабым” мы уже видели в эпоху колониализма. Ну, и где они прижились в чистом виде? Нигде!
— Вернемся в Россию…
— Даже в те дни, которые удается провести, не вляпавшись во всемирную паутину, без контактов с Русским миром, нет-нет, да и проронишь крепкое словцо. А это, как-никак - часть Родины. Помню, в первые месяцы в Мексике иногда ловил себя на мысли, что занимаюсь самоцензурой, вылавливаю в себе какие-то странные жестокие мысли, агрессивные намерения. Сначала никак не мог понять, откуда эти негативные помыслы берутся. Но потом, когда я провел в Москве и области зиму-весну 2007-го, пристально наблюдая за соотечественниками, эта загадка разрешилась сама собой. В среде, где самым эффективным переговорным инструментом на бытовом уровне является кулак, по-другому быть просто не может. Я не знаю, как облегчить в наших людях эту злобу, чередующуюся с безразличием, и постоянное желание видеть в окружающих препятствия. Не понятно только, на пути к чему?..
— Как воспринимается расставание с Фрязино?
— Для меня, Фрязино — это, в первую очередь, город интересных людей. Каждый приезд домой становится коммуникативным пиром, о котором я потом еще долго вспоминаю. Я имею в виду не только встречи со старыми друзьями, но и беседы с незнакомыми людьми, случайно услышанные обрывки чужих разговоров. За границей этого сильно не хватает. Хотя и тут случаются праздники; причем, в Панаме чаще, чем в Мексике. На днях зашел вечером после работы в супермаркет. Прогуливаюсь по рядам в поисках достойной снеди, и вдруг прямо за спиной журчит русская речь: “Семену надо взять серьезный напиток”. Взволновало.
— Поделись информацией из эпицентра событий. Речь о, так называемом, свином гриппе.
— На другом краю земного шара человек умер от кажущейся странной, на первый взгляд, болезни. Что здесь является главным для журналиста-новостника? Факт смерти никому неизвестного человека и личная трагедия родственников ему абсолютно по барабану. Странная болезнь, вот что может превратиться в сенсацию! И вот новые случаи заражения необычным вирусом и, тем более, новые смерти уже выгодно оттеняют в информационной панораме дня мировой финансовый кризис и другие мелкие неурядицы. У страха, как известно – глаза велики. Обыватель, уткнувшийся в голубой экран, с грустью думает: “Дело — труба”. В этот самый момент он почему-то забывает, что ежегодно на планете из-за “обычного” гриппа и связанных с ним осложнений (главным образом, пневмонии) умирают более 2 миллионов человек. Это притом, что общее количество переболевших достигает 500 млн. человек. В свете этой, официальной статистики Всемирной организации здравоохранения, нынешние панические настроения не совсем понятны.
— Макс, не может ли быть так, что весь этот информационный сор затмевает человеку взгляд внутрь себя?
— Я не думаю, что дело только в этом информационном соре. Мне кажется, человеку с таким трудом дается этот взгляд внутрь, потому что главное препятствие — то он сам. Россиянам сложнее вдвойне. Мы будто постоянно готовимся к отражению какой-то атаки, к набегу. Эдакий постоянный психологический напряг, изнашивающий и озлобляющий человека. В последнее время я склоняюсь к мысли, что наш народ постоянно накручивает себя, — Кругом враги! Вот кто-то якобы косо на нас посмотрел, и все пошло-поехало; гражданская война в миниатюре, кровопролитие. Вторым государственным языком РФ является язык силы. На уровне межличностного общения идет постоянная ее демонстрация. В такой ситуации — не до самосозерцания.
Фотографии из архива Максима Бабошкина. Мехико
