Продолжаем публиковать серию статей, посвященных участникам Великой отечественной войны - жителям Фрязина.
Сегодня предлагаем вам третий текст. Документальная правда о войне со слов очевидцев.
Сейчас жительнице города Фрязино Татьяне Николаевне Александровой более 85 лет. Позади у нее продолжительная насыщенная жизнь, с трудностями и радостями, с поражениями и победами. Ей выпала тяжелая доля. Когда девушка училась в школе города Ленинграда, то началась Великая отечественная война, немцы блокировали Ленинград, весь ужас того времени и весь героизм прошел перед ее глазами. В 1943 году Т.Н. Александрова была награждена медалью «За оборону Ленинграда». С той поры она сохранила личный дневник, который вела в осажденном городе. Перед вами наиболее яркие выдержки из этого документа эпохи.
«23 августа 1941 года. Сейчас мне 16 лет, я еще девочка. Все, все впереди. А когда-нибудь я состарюсь, все пройдет – молодость, веселье, интерес к жизни, а впереди будет одна скучная, пустая старость, холодная, живущая одними воспоминаниям. Какой ужас! Я ни за что на свете не хочу жить дольше, чем до 50 лет.
…Зато сейчас жизнь интересна и полна. Сегодня мы дежурили в школе. Было очень весело. Играли в волейбол, в карты, грузили песок, а завтра будем таскать его наверх, на чердак, чтобы гасить зажигалки. Сегодня опять собираемся в кино…
…Нашу школу заняли под лазарет. Это было позавчера. Так быстро все произошло, вызвали ребят таскать парты. Мы все здорово потрудились…
…Дома я не сказала, что иду в кино – это мне было запрещено после того, как мы с Кирой и Люсей вернулись из кино в 11-ом часу. Я сказала, что иду в райком. Приехали мы в «Аврору», а там идет не «Высокая награда», а «Праздник святого Иоргена». Мы подумали, подумали и купили билеты по 3 р. Стояли, дожидались девочек. Вдруг тревога. Мы думаем, что если она долго будет, то опять домой опоздаем. Взяли и продали билеты. И очень хорошо сделали, тревога кончилась только в 8 часов. Выходим из «Авроры» и видим клубы дыма по всему небу! Тут уж кто что скажет. Кто говорит – пожар, кто – дымовая завеса. Потом выяснилось, что пожар. Мы решили пойти посмотреть, где это горит. Нам показалось, что очень близко. Оказалось, что это далеко, на Обводном канале. Троллейбуса долго не было, и мы отправились пешком домой. Стало уже темно. И зарево было такое огромное и жуткое. У нас сразу опустилось настроение. Прихожу я домой, а дома все знают, что я была в кино, а не в военкомате и райкоме, как пыталась я соврать. Это Люся, не найдя нас в «Авроре», пришла ко мне и, не зная, что я соврала, все рассказала…
…Ура! Нас отправляют на 3 дня на картошку в Ораниенбаум. 8 человек. Леля, Люся, Зина, я, Колька, Шурка и Юрка. Девочки все очень рады, а мальчишки – не знаю, мы с ним еще не говорили…
…Мальчишек отправили на окопы на 15 дней. А нас не взяли, так как девочек посылали только с 18 лет, а нам еще по 16…
…Кончилось спокойное время, начались бомбежки. Сегодня тоже, наверное, будут…
…Мы все время мечтаем, чтобы не было войны. Дядя Леша пишет, что когда его отправляли на фронт, он шел по тем улицам, где он гулял с сыном Славиком, и думал, повторится ли это. Я тоже вспоминаю школу и думаю, повторится ли это. И так хочется, чтобы повторилось. Вспоминаю то время с какой-то нежностью, не хочется думать, что этого не будет…
…Чтобы не было войны! Это постоянно в голове. Это самая дорогая, любимая мечта, которая, кажется, никогда не воплотится. Положение наше далеко не блестящее. Ленинград – фронт. За Нарвской заставой – у Кировского завода – баррикады. Несколько ночей были налеты и бомбежки Ленинграда. Вчера налет был даже днем, и очень сильный. Настроение падает. Почти голод. 200 гр. хлеба – это голодный паек. В столовых грандиозные очереди. За каждой мелочью – очередь. По карточкам всего дают такие количества, что это похоже на насмешку. На третью декаду сентября служащим дают 150 гр. мяса, 200 гр. крупы. А иждивенцам – 50 гр. мяса, а крупы и вовсе не дают. Керосину мало, дров нет, на электроэнергию наложили жесткий лимит. Пользоваться электронагревательными приборами строжайше запрещено. Вобщем, весело…
…Бабушка, как только начинают обстрелы, уходит вниз. А больше никто не уходит. Я нисколько не боюсь оставаться дома, вообще я не боюсь смерти. Я не хочу умереть, нет, я очень хочу жить. Мне всегда противно было, когда люди говорили: «Ой, хоть бы умереть». Я не хочу умирать, но смерти все же не боюсь, и горжусь этим. Как-то мы все это переживем? Чем кончится? Вспоминает ли обо мне Шурик, помнит ли меня, любит?…
…Мне так хочется чего-нибудь сладкого! Неужели будет настоящий голод?…
…3 месяца с начала войны. Киев взят. Скоро, вероятно, и Ленинград постигнет та же участь. Вчера, придя после ночного дежурства, я пошла в очередь, и простояла все утро. Достала конфет и вермишели. Потом пришла домой, поела и улеглась спать. А ключа не было ни у бабушки, ни у мамы. Дома я была одна. И вот они у меня часа полтора звонили в дверь. Сегодня 23-е сентября – дня через 2-3 придет с окопов Шурик. Неужели, когда он придет, мы опять будем так, будто между нами ничего не было, будто мы совсем чужие. Я часто вспоминаю тот вечер, после объяснения…
…Уже сентябрь кончается… Как быстро летит время! Летит, а ничего хорошего не происходит. И эту школу занимает госпиталь. Где мы теперь будем, и будем ли вообще где-нибудь – неизвестно. Мне бы хотелось, чтобы нигде не были. Мы с девчонками поступили бы тогда в госпиталь. Хочу в госпиталь…
…Сегодня выходной день, а как глупо и бестолково он проходит. От выходного я всегда жду чего-нибудь хорошего, а от этого выходного особенно ждала. А он обманул все мои ожидания. Я даже не пойму, что мне больше всего хочется – сидеть дома или бежать, куда глаза глядят. Ни шить, ни штопать, ни обвязывать – ничего этого не хочется. Думаю, выстирать чулки, да уйти поскорее, да вода все не греется. Сегодня погода хорошая, небо ясное, а тревога была всего одна. Мне почему-то скучно, одиноко и хочется плакать…
…Было воскресенье, выходной день. Мы ходили к Юрке в госпиталь. Он уже поправляется. Впуск с 4 до 6. А мы опоздали и приехали аж в 5 – 30. У Юрки были отец с матерью, Вовка, да еще 2 девушки из интеллигенции. Мы свезли ему плитку шоколада – Люська достала. Мы с девчонками хотим сегодня за карточками сходить – может быть гтовы, на счастье. Вчера Люска была у меня, играли в козла. От нового дня хочется новых событий. Давно не видела Шурика. И девчонки его не видят. Тоскливо…
…Бомбежки Ленинграда продолжаются. Разрываются бомбы, бухают зенитки, довольно жутко. Но все уже настолько привыкли, что спят и не думают вставать. Я так вообще ничего не слышу, если только не дежурю на крыше. Раньше Васильевский немцы минировали, а теперь нет. В церковь напротив нашего дома ударила бомба, но, к счастью, не взорвалась. Огромная тонновая бомба. И вот она уже вторую неделю лежит, никак не вытащат, а говорят, может разорваться…
…Я дежурю в школе. Делать все равно нечего, так вот я и взяла дневник. Я за собой замечаю, что мне надо чем-нибудь жить, чего-нибудь ждать, например, фотокарточек, начала занятий в школе. Когда фотокарточки я получила, а на занятия в школе потеряла надежду, я сразу потеряла себя, загрустила, пока не выдумаю что-нибудь новое. Я как будто хочу от больших общих горестей спрятаться за своими маленькими радостями, я выдумывая какую-нибудь мелочь, вроде кино и встречи с девочками и жду этого. Если ждать вообще нечего – живу воспоминаниями. А воспоминаний много. Может быть Шурик меня разлюбил, совсем забыл, но я рада хоть тому, что он раньше любил меня, что я ему нравилась…
…Уже третий день, как мы занимаемся. Опять в другой школе. В классе 41 человек. Ничего себе классик! Здоровый. Больше всего ребят из 20-ой школы. Потом из нашей. В 20-ой школе нам всем очень не нравится ведущая группа девочек. Воображают. Мы все мечтаем, чтобы в нашем старом классе учиться. Вот хорошо было бы. Учителя все новые строгие. У 19-ого магазина разорвался снаряд, ранило учителя математики Сабинина…
…Да, сегодня 7 ноября! Но как этот день не похожь на то, что мы обычно представляли себе при словах «7 ноября». Нет ни демонстрации, ни обычного праздничного настроения. Веселая толпа, яркая, пестрая с флагами и цветами не заполняет улицы. Прохожие спешат по улицам, на их лицах не то, что праздничное, веселое и торжественное настроение, нет, лица суровы, угрюмы, даже озлоблены. Праздника нет. Этот день хуже, чем будень. Чувствуется что-то особенно тяжелое, давящее и грустное…
…Хлеба 150 грамм, есть скоро будет нечего. Хочу есть. Варю обед – хряпу и кашу. Крупы и макарон только на несколько дней. А что потом – представляю очень туманно…
…Голод. Да, голод. Настоящий. Последние дни и я это очень чувствую. До сих пор у нас хоть кое что старое было, а сейчас все на исходе. Приходится жестоко экономить. Везде грандиозные очереди; не выкупить даже тот мизерный паек, который дают по карточкам. Даже соевых бобов нет. Сегодня не пошла в школу – пошла в очередь. Встала в 6 утра, но все же ничего не достала. Ужас, что делается. Все злые, голодные. Что будет дальше? Не знаю. Но плохо. Неужели мы и паек не выкупим. А очень возможно. Ведь сегодня уже 25-ое число. Сейчас тревога. Мы с мамой собрались в кино на «Маскарад», но очевидно не удастся. Сейчас уже 4-ый час, а отбоя все нет. Придется, видимо, нам с мамой голодными сидеть, а паек пропадет. Если я все это переживу, то непременно напишу об этом воспоминания…
…Сегодня в двух местах могла достать крупы и не достала. Я просто заплакала по самому настоящему от злости и обиды. Завтра придется опять не идти в школу, а идти в очередь. Не хочется. Я обещала принести деньги за школу, их нет, может быть меня даже исключат из списков. Ну и к черту, пусть, все равно голодной много не научишься…
…Продукты достала. Уже хожу в школу. Но теперь снова надо доставать, даже не знаю, что делать. Если опять пропускать школу, потом уже не догнать будет. А если не стоять – могут пропасть продукты. Мне кажется, вообще не будет того времени, когда могу наестся хлеба досыта. Кажется, что уже не пережить эту зиму. А она вся еще впереди. Голодная, холодная… Еще весь декабрь впереди, и январь, и февраль. Нет, не пережить. Сейчас мама уехала к родственникам, мне оставила свою долю хлеба. Я ее всю не съела, оставила на завтра, на утро, и вот весь день на одном супе из хряпы. Есть хочется, а жаль, надо оставить до завтра. Господи, хлеба бы досыта…
…Скоро новый год. Как-то это не радует. Только хочется, чтобы поскорее это все кончилось. Такая жизнь, что хуже быть не может. Голодно, холодно, темно, трамваи не ходят, а как грустно, тоскливо, пишу и ничего от слез не вижу. Люди пухнут от голода, мерзнут, мрут, как мухи. Но говорят, недели через две, самое большое, через три, блокаду прорвут. Хорошо бы, а то больше и не выдержать. Наш класс разделили, нас всех перевели в 7-ую школу, а в 7-ой еще холоднее, чем у нас было. Все такие слабые, вялые, даже наши девочки, которые были самыми веселыми и шумными, стали тоже скучными и вялыми. Я теперь часто вспоминаю школу и наши домашние дела, как иногда собиралась вечерами наша большая родня, так хорошо было. Все это представляется в каком-то новом, замечательном свете. Вспоминаю и плачу…
…Хлеба прибавили – 200гр. Завтра Новый год. Как много мы от него ждем. Мне не хочется описывать все, что происходит каждый день, кажется, так впишется в память, что его колом оттуда не вышибить (если живы останемся)…
…Сейчас вечер. Сегодня мы изрядно поработали, пилили и таскали дрова, все перетащили, их осталось не так уж и много. Скоро и это кончится. Что творится, ужас просто. Люди на ходу падают. Сегодня у нас в прачечной нашли мертвого человека. Лежит и не хоронят. А я достала круглого хлеба. Такой же, как и в мирное время. До чего вкусный. И со сливочным маслом. Мечта! 3 января у нас должна быть елка. В Малом оперном театре. Спектакль «Машенька», обед, игры и танцы под джаз. Но елку перенесли на 7-ое так как не было топлива. Все желания и помыслы крутятся вокруг еды. До сих пор у меня в глазах стояла пшеничная каша с маслом. Что называется, во сне и наяву. А сейчас мечтаю о блинах со сметаной и вареньем. Это ли не идеал жизни? Сейчас мне кажется, что это и есть идеал. А сегодня у нас каша из кофейной гущи с «мукой» по 1-80 за килограмм, она вкусная, но черная и похожа на все, кроме муки. Я наелась, но прошел час, и я опять есть хочу. Дядя Леша ранен. Прислал письмо из госпиталя-распределителя. Я ходила туда, это далеко, в Александро-Невской Лавре, а мороз 29 градусов, но ничего не узнала. После завтра опять надо идти. Мне хочется все все запомнить из этого времени, каждую минуту, а сейчас только мечтаешь о будущем. Это хорошо, это единственная отрада. Потом, может быть, будем вспоминать это время и ужасаться. Ну, ничего, только бы скорее, скорее. Вся надежда на генералов Меренского и Федюнинского…
…Дни проходят очень однообразно. Один за одним, как заведенная машина. Встаю часов в пять, в шесть, иду в очередь за хлебом. С хлебом временные затруднения из за воды и транспорта, дальше иду в школу или выкупать другие продукты, после школы – за водой на Неву, да за дровами, потом пилить дрова с бабушкой, часов в пять приходит мама, затапливаем печку, вечером что-нибудь читаю или принимаюсь за починку так как все износилось, ничего не стираем так как жалко воды, даже не моемся, бани не работают. Совершаем скупые утренние омовения. В воскресенье навещаем дядю Лешу в госпитале, носим ему кое-что. Мама приходит с работы иногда совсем замороженная, ее приходится отогревать утюгами, печкой, горячим чаем, вином. А утром мы поджариваем в печке хлеб на олифе и касторке, так вкусно, просто мечта. А сегодня не жарили, так как я получила пшеничный хлеб, замечательный, со сливочным маслом, нам его дали по 50 грамм…
…Иногда по немногу я все же думая о Шурике и мечтаю о встрече с ним. Никого из ребят я давно не видела, только Юрка заходил ко мне, еще помог дров наколоть…
…Морская спецшкола эвакуировалась, а вместе с ней Юра и Вася. Все разбросались, растерялись, забыли друг друга. Я то не забыла никого и ничего. Все, все помню, только от этих воспоминаний плакать хочется. Как мы замечательно жили, и все разрушилось…
…Март 1942 года. У нас наверху умер Борис, молодой парень. Хороший такой. Да, неужели, Шурик умрет. Как бы мне хотелось увидеть его. Да, нет, видно пока не придется. Но воспоминания о нем будут лучшими в моей юности…»