- Сергей Иванович, судя по вашей целеустремленности, вы, наверное, очень хорошо учились в школе?
- Бывало всякое. Помню, например, что сочинения я писал неплохо, но почерк у меня был отвратительный. Так что в 9-м классе по бескомпромиссному требованию учителя литературы (кстати, кандидата наук) вынужден был фактически заново учиться писать - под линейку. И выправил почерк. Кроме литературоведа очень сильными были учителя по немецкому языку и особенно математике. Склонность к математике осталась у меня на всю жизнь. Красота математики сродни искусству. Кстати, и рисовал я неплохо.
Школы в то время были разделены на мужские и женские. У мальчиков любимым предметом, особенно в старших классах, было военное дело. Увлекались им страшно. Пулемет «Максим» я мог собрать и разобрать за считанные минуты. Так вот, изучая «Максим», я обратил внимание на то, что патрон в ствол пулемета устанавливается за два прохода замка. Сразу же стал думать, как сделать это за один проход замка. И нашел решение! Мысленно представил себе новый замок и зарисовал его в своем альбоме для рисования. Это было мое первое изобретение.
Позднее, на военной практике в институте, в крупнокалиберном пулемете Березина я увидел точно такой же замок, принцип перезарядки патрона из ленты.
Школу я закончил с золотой медалью. В то время с таким аттестатом можно было поступать в любой ВУЗ без экзаменов.
- И вы выбрали Московский энергетический институт?
- Получилось это так. Во Фрунзе приехал студент МЭИ и рассказал нам много интересного, особенно расхваливал он электрофизический факультет. И я заразился желанием учиться в этом ВУЗе. Отец как-то был в Москве и заехал к ректору МЭИ Голубцовой – жене Г.М. Маленкова, с моим заявлением. Та стала отговаривать отца, предлагая более простые, чем электрофизический, факультеты, мотивируя это тем, что в национальных республиках школьники слабее подготовлены, чем в столице. Но отец уговорил ее, и меня приняли на лучший в то время и наиболее трудный факультет МЭИ.
Учеба шла неплохо. Единственное, с чем я столкнулся в начале - это резкая смена быта и плохое питание. Во Фрунзе мы были достаточно обеспечены, поэтому к новым условиям пришлось привыкать. Да и поступал я в 1946 году, пожалуй, самом трудном послевоенном. Дело в том, что до 1946 года студенты получали «водочные» талоны; на два таких талона на рынке можно было выменять 2 - 3 мешка картошки. В 1946 году талоны ликвидировали. Студенту полагалось 550 грамм черного хлеба и полный день питания в столовой. А что это было за питание, мои сверстники помнят: щи без малейшего пятнышка масла, скромные котлетки: Я же был уже тогда довольно высокого роста - 1 метр 85 сантиметров и организму требовалось пополнять ресурсы более существенными продуктами. В то время я весил 62 кг и был немного похож на скелет.
Хорошо помню ребят с нашего курса, больше половины из них были офицеры, вернувшиеся с войны. Но что интересно, о войне они практически не говорили, а если и вспоминали после рюмки-другой, то только хорошее, с юмором, по-мужски. А ведь им было несравненно более тяжело, чем нам. У каждого была семья, дети. Но я никогда не слышал, чтобы они на что-то жаловались, скулили. Откуда было такое поразительное самосознание – не знаю. К учебе они относились очень серьезно, хотя она и давалась им с превеликим трудом, многое забылось за военные годы. Я как-то сдавал экзамен и рядом со мной сел капитан, так от волнения он так трясся, что парта ходила ходуном. А ведь эти люди прошли войну. И бесстрашия в лихие дни им было не занимать. Надо отдать должное фронтовикам и в том, что они воспитывали нас, молодых, заражая духом патриотизма. И в дальнейшем они принесли большую пользу, став очень хорошими и надежными руководителями среднего звена на предприятиях и заводах страны. Мне кажется, что роль молодых офицеров-выпускников ВУЗов в становлении хозяйства, недостаточно полно показана в истории нашей страны.
- А любимые предметы у вас были?
- На первых курсах с огромным интересом я занимался математикой и спортом. Получилось так, что после первого курса из 250 студентов должно было остаться 120-130 человек, причем сверху пришла команда - офицеров не трогать. Мы на лекции ходили очень приблизительно, тем более, что на экзаменах предмет разрешали сдавать хоть 4 раза. Писали шпаргалки, но они редко использовались впрямую, основная их польза состояла в том, что при написании шпаргалки вольно или невольно, но предмет систематизировался и откладывался в памяти.
К спорту у меня всегда отношение было очень хорошее. В Киргизии, школьником, я установил рекорд республики по прыжкам в высоту среди юношей, который, правда, продержался недолго. Там же играл в баскетбол за юношескую команду «Динамо». Наверное, об этом узнали и в МЭИ, потому что в первый же месяц моего пребывания в институте меня неожиданно вызвали в команду МЭИ из совхоза, где мы на поле проходили традиционный обряд «посвящения в студенты». Так до конца учебы я играл во второй из 3 - х баскетбольных команд МЭИ в течение 2-х лет возглавлял ее капитаном. Позднее я увлекся еще и волейболом и много времени проводил на спортивных площадках. Что касается математики, то, несмотря на то, что я ее знал хорошо, на экзаменах бывали конфузы. Практические занятия по математике вела Е.Б. Кацельсон. Однажды я решил задачу мат. анализа нетрадиционным методом и она долго перепроверяла решение, настолько оно ее потрясло. Лекции нам читал профессор Очан. На коллоквиуме он подсел ко мне за парту и начал со мной беседовать в свободном стиле. Я смутился такой необычной формой собеседования и из-за растерянности получил двойку. Кацельсон, узнав об этом, была очень расстроена, она меня уважала после случая с решением задачи. На экзаменах первой сессии главный отсев студентов был на математике. Из 5-6 студентов сдавал один. Особенно все боялись идти к неизвестному «мужичку», а я пошел и сдал. Позднее узнал, что в этот день он поставил двадцать двоек, одну тройку и только мне - 5. Последний экзамен по математике уже на 2 - м курсе я сдавал в 3 - й раз Очану. Он внимательно рассмотрел мою зачетку, где по математике были одни пятерки и сказал: «А я вам поставлю - 4, учитывая, что в аттестат пойдет 5». «За что?» - спросил я. «За развязность в определениях», - ответил профессор, чем спустил меня на грешную землю.