Нередко в каких-то ситуациях нам приходится использовать ту или иную интонацию голоса, чтобы четче донести свою мысль. Происходить это может везде — конфликт на улице, знакомство с девушкой, распоряжение подчиненному. На наши вопросы отвечает профессионал в области голоса – житель г. Фрязино, солист московского музыкального театра «Геликон-Опера» Дмитрий Хромов.
— В первую очередь, мы оперные солисты, — с воодушевлением начинает ассказывать о деле своей жизни Дмитрий, — занимаемся тем, что вкладываем в звук мысли. В оперном театре голос — это основной канал коммуникации между певцом и залом. Своим голосом мы несем определенную информацию, это бывает с таким напряжением и интенсивностью, что на сцене сложно даже двигаться, иначе можно сбиться. Чтобы донести информацию таким изощренным способом, нужно для одного выступления, для одной роли тренироваться полгода или год. Мы затрачиваем колоссальные силы, наша работа требует серьезной концентрации нервной энергии. За спектакль мы сбрасываем до 3 кг. веса. Когда снимаешь костюм, его можно отжимать. Если есть впечатление, что мы не прикладываем усилий во время выступления — это высший оперный пилотаж.— Очень интересно, какие же мысли вы хотите нам через голос донести?
— аши главная информация — это эмоции, чувства, через них выдается смысл. То же известное письмо Татьяны к Онегину можно просто спеть текстом, а можно спеть, выделяя интонацией подтексты, мысль. Есть такой художественный прием — перпендикуляр — ты говоришь одно, а подразумеваешь другое, выделяя это интонацией или актерской игрой, жестом. У всех подтекстов есть смысловая линия. Она идет через всю оперу, прорабатывается режиссером, дирижером, художником, иногда композитором — на основе драматического произведения. Абсолютно каждый зритель может домысливать спетое сам, но это уже другой вопрос.
— Как начался твой путь к сцене известного московского театра?
— Мама рассказывала, когда мне было 9 месяцев, то вместо младенческого улюлюкания она услышала, как я напевал мелодию из программы «Спокойной ночи, малыши». Когда чуть подрос, у меня обозначился очень высокий детский, мальчишеский голос — дискант. К тому же, дома в детстве, хотя мама и папа были вне вокально-музыкальной области, я всегда пел. Они отвели меня во фрязинскую хоровую студию «Родничок». На прослушивании я промолчал, испугался, но на обратном пути с мамой я уже пел те песни, которые услышал в исполнении других ребят в «Родничке». В 8 лет страх прошел, и я уже сам изъявил желание идти в «Родничок», меня приняли, и, спустя несколько месяцев занятий, я исполнял соло на концерте в ДК «Исток». После концерта руководитель детского оперного театра «На крыльях музыки» Н. В. Ахметова пригласила меня на свои занятия. С 8 до 18 лет я пел у Н. В.Ахметовой. Параллельно поступил в музыкальную школу, окончил ее по классу фортепиано. Потом поступил в музыкальное училище им. Прокофьева на вокальное отделение.
— Что было дальше?
— После училища у меня была мечта поступить в Московскую государственную консерваторию им. Чайковского. Все мы в юности мечтаем, как минимум, о Большом театре. Парадокс — я никогда не мечтал учиться в ГИТИСе и петь в театре «Геликон-Опера». Видимо, это был юношеский максимализм. Но все сложилось так, что после училища я не поступил в консерваторию, а через год попал сразу на 3-ий курс ГИТИСа и стал петь в «Геликоне». Это оказалось к лучшему. Нынче я не представляю как по-другому сложилась бы моя творческая судьба, театр «Геликон» — удивительный и уникальный коллектив, в котором я нашел свое место.
— Как это произошло?
— Преподаватель, с которым я занимался вокалом, работал с художественным руководителем музыкального театра «Геликон-Опера» Дмитрием Бертманом и порекомендовал ему меня прослушать. Приезжаю второй раз на прослушивание, он дает мне нотный клавир и кассету с записью, говорит, что петь надо через 2 недели. Когда я дома включил кассету, то обомлел. Партию надо было петь на немецком языке, которого я даже не знал! Попросил отсрочку в несколько месяцев. Мне позволили. Я выучил роль и спел — это была роль Альвы в опере «Лулу» Альбана Берга — после чего меня взяли в ГИТИС и, в качестве стажера, в «Геликон». В 2007 году в «Геликоне» меня перевели в солисты. Это новый статус, признание.
— Чем он характерен?
— Усилением нагрузки. Попасть в театр легко, но вылететь из него еще легче. Надо постоянно расти. Иерархия солистов определяется количеством нагрузок. Чем сложнее репертуар и нагрузка певца, тем он ценнее для театра. Ведь быть лицом театра могут доверить не каждому. Бывает, что певец на замене в театре, его не ставят на спектакли, и он реализуется «слева» — на других площадках, где получилось добиться большего. Если ты не выходишь на сцену, испытываешь дискомфорт. На сцене ты должен доказывать, что занимаешь свое место не просто так. Случаи увольнений — не редкость.
— Что происходило с 2007 года?
— Демонстрирую период стабильности. Это значит, что от выхода к выходу виден определенный рост. За сценой это означает — ежедневный труд, упражнения. Ценой самоизоляции от массы того, что популярно и значимо в мире. В марте 2008 года у меня было 9 спектаклей за месяц. Это много. Плюс — репетиции по несколько часов в день; хочу отметить, в нашей профессиональной жизни большое значение имеют наши друзья — концертмейстеры-пианисты, с которыми мы готовим партии и роли в классе. Плюс — работа над ошибками — выступления пишу на диктофон и потом просушиваю. Сейчас, если я день не занимаюсь, то уже начинается простой. Мне доверяют участие в гастролях. Был недавно в Ливане — мы исполняли оперу на французском языке и давали концерт русской музыки для эмигрантов первой волны.
— В чем сила воздействия оперы?
— Приятно, когда после концерта или спектакля публика инициирует обсуждение выступления. Особенно приятно, когда говорят, что, мол, вот это ваше выступление породило во мне новые мысли по поводу давно известного — в этом сила воздействия. Это самое лучшее. Это наша цель. Когда отпел, а зритель ничего не уловил, это бесплодное выступление.
— Что ты осознал, пройдя путь от фрязинской студии «Родничок» до московской оперной сцены?
— Чем дальше, тем больше дров. Надо постоянно работать над собой. Чем больше я узнаю нового, тем больше понимаю, что ничего не знаю. Это как погоня за горизонтом. Прекратить не могу. А как по другому? Я не знаю. Вот вчера я дебютировал, к примеру, в роли Ленского оперы «Евгений Онегин». Это была мечта с начала училища. Спел. Усиленно готовился 6 месяцев. Потом перечитал еще раз «Онегина» и понял, что спел не так. Всегда есть путь сделать что-то лучше.
— К каким истинам ты пришел?
— Раньше все могло прокатить на юношеском задоре. Многое прощалось. Сейчас уже нет. Чтобы тебя слушали, чтобы пришло вдохновение, нужна колоссальная работа. Но когда ты на сцене и тебе есть, что нового сказать зрителю, это приносит удовлетворение. Вдохновение зависит от мира с самим собой — главное, чтобы мне не было стыдно за то, что я делаю. Бывает, что плохо подготовился, лажаешь на сцене, и потом жутко стыдно, и беспокойные ночи, невроз. Не обращать внимания на стыд не получается. Это чувство — как призрак оперы. В процессе работы надо сделать все, чтобы советь не мучила. Совесть не мучает тогда, когда наша энергия находит отклик у публики. Это своеобразный энергообмен, который происходит только в случае, если артист, человек на сцене, честен. Кто чувствует ложь? Дети! Их невозможно обмануть. Когда мы вырастаем, у некоторых это чувство правды исчезает, у некоторых остается. Так же, как дети, ложь чувствует публика! Если актер не искренен, это считывается вмиг. Когда я в процессе репетиций понимаю, что не пою так, как надо, я иду в администрацию театра и отказываюсь от роли, теряя всевозможные дивиденды. Администрация в шоке — молодой актер сам отказался от роли, это не принято, это может восприняться как нелояльность. Это все равно, что отказаться от зарплаты. Но главное для меня — сохранить честность с самим собой, жить в мире со своей совестью.